Первый большой роман Карины Кокрэлл-Ферре "Луша" вышел в Киеве и оказался в шорт-листе новой литературной премии "Дар". Герои книги живут в прошлом столетии в СССР и Великобритании. Насколько иллюзии британцев, помогавших советским людям "строить светлое будущее", живучи сегодня? Можно ли побороть страх? И что будет дальше? Карина Кокрэлл-Ферре ответила на вопросы Радио Свобода.
— Сюжет "Луши"перекликается с историей девочки Алисы, придуманной 160 лет назад. Какие у вас отношения с Льюисом Кэрроллом?
— Какие отношения могут быть с автором «Алисы в Зазеркалье» у того, кто сам оказался в Зазеркалье Англии, уехав из СССР в 1991! Это близкий, личный опыт.
Карина Кокрэлл-Ферре родилась в Воронеже, выросла в Батуми. Закончила с отличием филфак Воронежского пединститута. С 1991 года живет в Великобритании, куда переехала к мужу - сыну голливудского актера Гари Кокрэлла ("Вестсайдская история", "Лолита" и т. д.). После аспирантуры Университета Гринвича преподавала язык и информационные технологии в колледжах. Занимается переводами, написала книги "Легенды мировой истории", "История в легендах и мифах". Рассказ "Я всех спасла тогда" отмечен канадской премией Хемингуэя. Живёт писательница в Летчуэрт-Гарден-Сити вблизи Кембриджа. Выступает против войны, развязанной российский режимом в Украине.
— Что важного в судьбе случилось за треть века?
— Во-первых, сам приезд в Лондон. Мне было 28 лет, и это была моя первая поездка за границу. Встреча с Брэттом, с которым мы переписывались больше года, старомодный роман в письмах, на английском, со словарем, его письма, напечатанные на машинке "Оливетти", потому что почерк у него ужасный. Воронежский почтамт, залитые чернилами столы с деревянными перьевыми ручками и адрес: "Королевство Великобритания".
Помню, как приемщица телеграмм вздохнула: "Королевство. Как в сказке". Сейчас в условиях глобализации и интернета ситуация иная. В 1991-м переезд из СССР в Британию давал абсолютное ощущение провала в кэрролловскую кроличью нору, от которого захватывало дух. Сколько перед этим было прочитано, нафантазировано, прослушано: Вальтер Скотт, Бронте, Диккенс, Сэмюэль Джонсон, Байрон, Стивенсон, "Битлз", "Смоки", Анни Леннокс, Сюзи Кватро…
Попасть в мир, где всё это было создано, казалось немыслимым, ирреальным. И не верилось, что можно с верхней палубы лондонского даблдекера увидеть в серой сетке дождя самое узнаваемое и эфемерное здание на земле — парламент Великобритании, и пить кофе в летнем Рассел-сквере, и знать, что в Британский музей можно прийти в любой день, а не бегать в слезах от невозможности увидеть самое главное, или можно гулять по Вестминстеру в солнечный полдень, и смотреть на свет глазами миссис Дэллоуэй Вирджинии Вульф, или есть сандвич в обеденный перерыв на траве в Гайд-парке, наблюдая сцену из Джейн Остин: кавалькада всадников на великолепных лошадях совершает выездку у Серпентайна!
К подобному изменению судьбы может подготовить только кэрролловская "Алиса"
А за завтраком Брэтт (мы тогда жили в Финчли, и наша запущенная викторианская квартира с камином и крутейшими лестницами вполне походила на холмсовскую) привычно разворачивает The Times. Сейчас мне смешно, а тогда хотелось ущипнуть себя. К подобному изменению судьбы может подготовить только кэрролловская "Алиса". Конечно, проблем оказалось множество, но взаимная любовь и ни с чем не сравнимое ощущение, что попала туда, где и должна находиться, с лихвой искупали все трудности адаптации. Иногда подобную эйфорию называют "медовым месяцем эмиграции", говорят, что при столкновении со спецификой чужой страны, это может сменяться разочарованием, неприятием, депрессией и острой ностальгией.
Мне, наверное, повезло: я — легкомысленный человек. И до сих пор, спустя тридцать четыре года, помню первоначальный восторг, он и сейчас где-то в запасниках. Жадно хотелось всему научиться (я понятия не имела о базовых вещах, например, банкоматах, кредитках), изучить язык, перечитать всё в оригинале, получить британское образование. Важнейшим для адаптации событием стало рождение младшей дочери. В новой стране я проживала со своими, уже двумя, маленькими дочерями все этапы взросления, погружения в культуру: их детсад, школьные годы, колледж, стали и моим опытом.
Из Лондона мы переехали на берег Английского канала, в Дорсет, тут был другой мир — морской. Дочка капитана дальнего плавания, я полдетства провела с отцом в рейсах по Черному и Азовскому морям и выросла в убеждении, что моря соединяют, а не наоборот. Вблизи Дорсетских берегов в 1588 году разбилась Непобедимая испанская Армада, в местных антикварных магазинах можно было увидеть, например, деревянную букву, уцелевшую от названия испанского галеона. А от пристани Уэймута туристов возили видавшие виды катера, спасшие британскую армию в мае 1940-го со страшных песков Дюнкерка, еще живы были участники событий, которые могли рассказать об этом.
В Дорсете я получила образование в области информационных технологий: в Паундберри, вотчине короля Чарльза III, тогда еще принца, был организован учебный центр, оснащенный по последнему слову, там было несколько высокотехнологичных производств, где я иногда работала переводчицей. Овладела востребованной профессией и, окончив аспирантуру Гринвичского университета, много лет преподавала информатику в колледже сложным и замечательным подросткам. Когда уже выросли дочери, после одного из особенных путешествий в Венецию написала свою первую книгу исторических новелл, с которой начался новый этап судьбы, и я хотела бы, чтобы он длился бесконечно! Как просто изложить, как трудно пережить.
— С исторической родиной поддерживаете отношения?
В 2022 году страна моего рождения совершила историческое самоубийство
— Эти отношения перешли целиком на метафизический уровень. Однажды осознала, что не могу и не хочу возвращаться не только потому, что это теперь страна-агрессор, повинная в военных преступлениях, но и потому, что того места, куда можно было бы вернуться, просто нет. Нигде. Дом, где я родилась, снесен, и старый сад, где я на раскладушке под старой яблоней перечитала всего Вальтера Скотта и Диккенса, раскатан бульдозером. Всё разрушено и в метафорическом, и в прямом смысле. Это разрушение совпало с тем, что в 2022 году страна моего рождения совершила историческое самоубийство: теперь кровь Бучи, Бахмута, Мариуполя, где в кладбища превратились детские площадки жилых многоэтажек, — на всей предыдущей истории, культуре, языке — всё теперь будет мучительно ассоциироваться с военными преступлениями, понадобится много десятилетий и гигантские усилия того немногочисленного здорового, что осталось в обществе, чтобы отмыть от крови русское слово, как поколениями отмывали слово немецкое.
Когда мне прислали фотографию места, где стоял мой дом и сад — почва со следами бульдозерных гусениц — все, что осталось от более чем 120 лет истории воронежской семьи моей мамы, мне было больно от такого режущего глаз визуального символа невозможности возвращения. И я другая, и место, что я когда-то оставила, - неузнаваемо, и нет даже старой собаки, чтобы узнала меня, как Одиссея. У Кавафиса есть гениальное стихотворение "Итака". И когда в Воронеже снесли мой дом, я прониклась смыслом по-новому: "Не будь Итаки, ты не двинулся бы в путь. Других даров она уже не даст… Теперь ты мудр, ты много повидал и верно понял, что Итаки означают". Недавно на греческом пароме мы проходили мимо той самой Итаки — остров на закате выглядел куском чистого золота, брошенного в синь, и, пока он плавился и таял за горизонтом, я думала, что ни на одну Итаку нельзя вернуться. Это надо принять и идти к новым берегам.
— Ваш первый большой роман "Луша" вошел в шорт-лист новой литературной премии "Дар". Откуда идея и как работалось над книгой?
— Над этой книгой я работала семь лет. Мифический Ворож, который опускается в книге под воду, это тоже о трансформации реальности в память, о невозможности возвращения. Но не только. Мне захотелось попробовать стать тем берберовским "швом", который соединит Англию, историю английской семьи, которую погубит величайший обман ХХ века, и СССР — страну, где иллюзия, ставшая кошмаром, воплотилась наиболее полно. В 2011 году в Лондоне проходили массовые "антикапиталистические" демонстрации молодежи "Оккупай", и я опять слышала те же лозунги, которые сводились к знакомому "весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…"
В это время я преподавала в колледже и спрашивала своих студентов, сторонников марксизма 2.0, что они знают об "истории вопроса" и почему эта идея ни в одной стране так и не смогла реализоваться, несмотря на моря крови. Оказалось, что юные неомарксисты ХХI века удручающе мало осведомлены о советском опыте. Американский драматург Миллер верил: "Никто ничего не поймет, пока не почувствует". Я разделяю это убеждение. Значит, надо найти "единственно верные слова", чтобы сделать это возможным. Именно поэтому первый вариант "Луши" был изначально написан на английском, 120 тысяч слов, и только во время ковидного локдауна текст трансформировался в русский.
Вокруг моей истории о Луше сложилось потрясающее читательское сообщество
Писала я "Лушу" очень необычно. Экстраверт и постоянно сомневающийся в себе прокрастинатор, знающий свою неспособность довести до конца столь крупную форму, я изобрела идеальный для себя творческий метод — "роман с продолжением". Создала группу в фейсбуке "Странная история Луши", где в конце недели размещала новые главы. Поначалу подписчиков было немного, но интересные обсуждения привлекали всё большую аудиторию, и, наконец, их стало столько, что я уже считала своей обязанностью регулярную публикацию новых глав, потому что меня подгоняла и не давала прокрастинировать уважаемая публика, и мне совершенно не хотелось разочаровывать ни её, ни себя.
Вокруг моей истории о Луше сложилось потрясающее читательское сообщество. Читатели присылали чудесные иллюстрации к роману, оставляли ценные экспертные замечания и критику, предполагали развитие сюжета. Это делало реальность романа еще более осязаемой и для меня. В общем, писательство перестало быть сугубо интровертным, келейным занятием. В итоге получился почти 700-страничный роман-эпопея, и я получила предложения сразу от двух издательств еще до того, как он был окончен. Но я не стала бы рекомендовать такой способ. Публикация черновиков рукописи требует храбрости, граничащей с безумием, способности держать удар критики, в том числе, деструктивной, учиться не обижаться, не тратить эмоциональную энергию на ненужные полемики, не падать духом, не опускать руки. А это трудно, потому что текст - это ты, обнаженный до самой сути, о которой и сам не подозревал, и совершенно беззащитный.
— У героев "Луши" есть прототипы? Расскажите, пожалуйста, о них.
— "Кембридж — город шпилей и советских шпионов", — гласят некоторые путеводители. Именно здесь орудовала "кембриджская пятерка", работавшая на НКВД, а потом и КГБ. В обоих университетах — Кембридже и Оксфорде — была разветвленная сеть марксистских ячеек, работали агитаторы, вербовщики. Прекрасное здание в Ковент-Гардене Ленин купил на деньги Советов как штаб-квартиру компартии Великобритании. Уильям Уилдон, Роуз Коэн и Макс Петровский, Фрида Атли и Макс Бердичевский, Перл Риммель и Джордж Флес — их судьбы стали коллективным прототипом Камиллы, Кристофера, Ханны, других персонажей. Эти люди так или иначе оказались в 1930-х в СССР, были журналистами, коминтерновцами, и пятеро из перечисленных погибли в сталинских застенках.
Как я уже упомянула, первый вариант рукописи был на английском, потому что британскому читателю почти неизвестны подробности ГУЛАГа. Нет фильмов, нет сериалов. Солженицына читают специалисты, Гинзбург и Шаламов известны узкому кругу. Мне было важно исследовать "энергию заблуждения", которая есть и сегодня, когда убежденность в собственной правоте заменяет знание фактов. Я хорошо представляю себе условия, в которых коммунизм стал популярен в Британии: тяжелый экономический кризис, двухмиллионная армия безработных заставляли людей думать, что капитализм себя исчерпал и должен быть заменен альтернативной, плановой, системой. Примечательно, что информация об "альтернативе"— раскулачиваниях, голоде, расправах и ГУЛАГе, доходившая до Британии, гневно отметалась британскими коммунистами как клеветнические измышления; так, например, издатель Оруэлла Голанц перестал печатать его за критику сталинского СССР. К сожалению, моим героям придется дорого заплатить за свои иллюзии и нежелание знать правду.
— Когда российское государство стало преступным?
Культ Государства, Насилия и Смерти требует от граждан жертвоприношения
— У всех тоталитарных режимов, которые называются по-разному: советскими, фашистскими, нацистскими, есть видовые различия, но все они объединены общими чертами. Это триединый культ Государства, Насилия и Смерти. Этот религиозный культ требует от граждан жертвоприношения. Когда Черчилль во время Потсдамской конференции посетил бункер, где недавно застрелился Гитлер, он недоумевал: "Почему он не сдался, когда было ясно, что все проиграно, почему не постарался сохранить свой народ от ненужных смертей?" И в этом вопросе Черчилля заключено отличие представлений лидера демократического от лидера фашистского: для последнего нет ненужных смертей, гекатомбы из подданных — их идеал и апофеоз.
Когда это началось в России? Когда реваншизм стал необъявленной государственной идеологией, когда пропаганда начала готовить население к новой войне и был возрожден культ Сталина. Сталинизм — это испытанный формат советского фашизма. Начинается исподволь, лягушку варят, медленно нагревая воду, и вот уже полномасштабная агрессивная война против Украины и точечные репрессии в России, барельеф в московском метро и сотни памятников Сталину по всей стране. Если война против Украины утихнет без поражения агрессора, а, может, и раньше, в России начнутся массовые преследования внутреннего врага; воссоздание сталинской машины репрессий 2.0 завершено, это испытанная машина и важнейшая "скрепа" спецслужбистского государства, потому что необходимая часть выживания фашистских режимов — генерирование страха и врага. Раз есть инквизиция, будут и ведьмы.
Точечные репрессии склонны лавинообразно становиться массовыми. И главный ужас массовых репрессий — в их непредсказуемости, отсутствии критериев, логики. Многие неосталинисты уже забыли или не знали, почему началась "оттепель". Не потому, что Хрущев был таким гуманистом. Фактически, он ответил запросу на безопасность, когда карательная политика сталинизма до основанья запугала и население, и чудом уцелевшую элиту. Сегодня технологические достижения дали диктатурам новое оружие для беспредела. Следует ожидать, что многие из тех, кто приветствует и делает возможным "путешествие в прошлое", рано или поздно окажутся в качестве фарша в восстановленной и заново смазанной мясорубке, как было с их предшественниками: "Передайте товарищу Сталину, произошла чудовищная ошибка".
— Мой дедушка говорил, что при Брежневе люди впервые наелись. Квартира, телевизор, дача, проплаченные налогами "бесплатные" медицина и образование, поездка к морю — приметы благополучия одной советской семьи погружены в романе "Луша" в морок беспросветного ненастья. Насколько это типично для общества в том месте и времени?
— Если сравнивать с голодом и кошмаром гражданской войны, раскулачивания, планомерного уничтожения собственного населения на "стройке светлого будущего", сравнивать с ужасами гитлеровского вторжения, то брежневский период выглядит относительно безопасным и сытым. Чуть приподнялся Железный занавес, хотя бы и под дулом КГБ просачивался "культурный обмен", труднее становилось держать герметично запечатанной страну, подглядывающую и подслушивающую через границы, все больше думающих людей стало понимать, как велика исчерпанность системы, как необратимо и идеологическое, и экономическое банкротство СССР, какой пустотой веяло от "наша цель — коммунизм", как ничтожно мало значили жизнь и достоинство человека в советской стране.
Я помню наши морские рейсы с отцом, кумачовый лозунг в кают-компании "Партия — наш рулевой", моряки посмеивались в усы: "Партия — наш рулевой, а руль заклинило". Произносились ритуальные заклинания, но СССР был идеологическим мертвецом задолго до своей официальной кончины. Особенно это ощущалось в образованной среде: то, чему учили гуманитарные вузы, школы, детсады противоречило опыту жизни. Для людей, ставящих своей целью не думать, как детдомовцы Татьяна и Николай из моего романа "Луша", даже относительный достаток становился трудным испытанием. Когда инстинкт физического выживания на паузе, человека могут обуревать новые эмоции и страхи, о которых он и не подозревал ранее, о чем в условиях выживания думать некогда. Нередко страх и скуку подавляют алкоголем, в этом смысле семья Речных типична.
Нет ни одного примера в истории, когда военной силой восстанавливалась бы рухнувшая империя
Всякая сложная система приходит к своей исчерпанности, неизбежно терпят поражения и распадаются империи, но одни метрополии и супердержавы постепенно осознают необходимость принять неизбежное, перезапуститься в новых границах на созидательной основе мягкой силы, остаться центром уже добровольного притяжения (опыт британского Содружества, например), а другие "хлещут чайными стаканами" ресентимент, расцарапывают свои раны вселенской обиды и желания реванша, начинают попытки силового возвращения в прошлое "величие", а это тупиковый путь, и ни одна подобная попытка не привела к подобному результату, какую империю ни возьми. Похороненное временем оживить нельзя, хотя можно построить декорации и какой-то период заниматься имитацией, но нет ни одного примера в истории, когда военной силой восстанавливалась бы рухнувшая империя.
— Николая и Татьяну Речных, героев романа "Луша", терзает страх перед стихийным произволом государства? Это же чувство, например, описали Михаил Булгаков в "Мастере и Маргарите" и Джордж Оруэлл в "1984". Каково тут значение лжи?
— Николая и Татьяну терзает не страх перед стихийным произволом государства: они считают это нормальным, они считают, что государство имеет на это полное право, а терзает их огромное чувство вины и своей ущербности перед великим государством. Это в них воспитано с детства и присутствует в подсознании постоянно, даже если не осознается. Тоталитаризм трансформируется в религию с ее идеей изначальной греховности, какую требуется искупать всей жизнью, а лучше — смертью за репрессивное государство, которое неизбежно начинает внушать, что оно и есть Родина. Речные уверены в непогрешимости идей вождя и его самого. Усомниться даже в мыслях для них является предательством. Они цепенеют от ужаса уже под взглядом Сталина с фотообложки журнала! Семизвездие Большой Медведицы кажется Николаю "трубкой товарища Сталина", который наблюдает за всеми после смерти, ибо умереть он не мог. Одна религия заменила другую.
Теперь о лжи. В ироничной и абсурдистской поэме Кэрролла "Охота на Снарка" капитан заявляет команде, и, по-моему, это блестящая формула пропаганды: "Что я трижды скажу, то и есть". Так дрессируют животных, и так же устроено сознание человека. Если любой абсурд повторять отовсюду по многу раз, он воспринимается как аксиома, и сомнению уже не подлежит. Повторять, что "англо-американские союзники по лендлизу присылали только просроченную тушенку", повторять, что "гением Сталина СССР в одиночку победил Гитлера", повторять "Украину придумал Ленин", повторять "Россия отбивалась от печенегов" и т. д. — и вот: продукт пропаганды воспринимается как исходный факт, определяющий отношение к фактам реальным.
Если при этом вранье пропаганды направлено на то, чтобы вызвать страх экзистенциальной опасности, то оно уже может восприниматься как залог собственного выживания, человек даже считает своим долгом защищать ложь, на которую потратил столько сил самовнушения и ради которой, возможно, даже пришлось в чем-то себя переломить. Вот из такой липкой секреции собственного зада паук тоталитарной пропаганды плетет малозаметную неискушенному взгляду липкую информационную паутину, в которую попадают многие именно потому, что человек инстинктивно природой запрограммирован соотносить себя с социумом, вписаться в него, примкнуть к большой и сильной стае, и это обычно превалирует над способностью противостоять, если только не возникают личные причины сопротивляться, перед которыми отступает страх.
— Как стать сильнее страха? Этому можно научиться?
— Невозможно научиться не бояться, если это диктует закон самосохранения. По моему мнению, страх может отступать перед эмоциями или убеждениями, которые сильнее инстинкта самосохранения. Наверное, презрение и гнев, жажда жизни или справедливости могут быть сильнее страха. Или жажда мести, которая бывает справедливой. Или когда опасность грозит любимым, близким, беззащитным. Это пересиливает страх. Но каждый решает сам для себя лично, потому что цена — судьба и жизнь. Что касается разочарований и ложных иллюзий — от них помогают застраховаться знания, кантианский "моральный закон внутри нас", в который я верю, иначе все человеческое давно бы из мира исчезло, и привычка мыслить самостоятельно, подвергая сомнению аксиомы.
— Ханна сопровождает детей женщин-заключенных при их транспортировке в другой лагерь. Подросток Манар выглядит реалистично и одновременно он наделен чудесными качествами. Откуда этот персонаж?
— Трудно рационально объяснить, откуда являются персонажи, как Афина из головы Зевса. Манар — это казахская Алиса, и ему доступна Затерянная Долина, где нет смерти. В те гибельные годы Казахстан покорен "конкистадорами" большевика Голощекина, организован массовый голод, создана сеть смертоносных лагерей. Сюда насильно высылали греков, поволжских немцев, армян, крымских татар, западных украинцев, мои батумские родственники пережили депортацию. Сотни тысяч семей разных народов депортировали в Казахстан со всего СССР, и там, по сути, образовалось место Смерти.
А Затерянная Долина — место Жизни — сохраняется как противостояние Злу. И Манар — мальчик, которого спасла мать в страшный казахский голодомор, отрезав и сварив собственные уши, — связной между мирами; он понимает, откуда исходит главное персонифицированное зло. Сила зла прежде всего в том, что оно принуждает людей терять моральные и нравственные критерии, ориентиры, находить злу оправдание, принимать ложь вопреки очевидному. "Мы бомбим только военные объекты", — упрямо повторяют многие, видя пугающие разбомблённые остовы обугленных кварталов украинских городов. "Ни за что у нас не преследуют", — говорили некогда многие в нацистской Германии и СССР, видя, как уводят в ночь, без следа, соседей, друзей и родных, объявленных без расследований и доказательств "врагами народа".
Эпохи зла — аномальные, после них, как после эпидемии чумы, возвращается гуманистическое время
Как и Алиса, Манар наделён способностью проникновения в ирреальное, потому что на воздаяние злу и достижение справедливости в его реальности пока, к сожалению, мало надежды. Поэтому сопротивление переходит в область ирреального, и я вижу тут залог и зерно будущей победы человечности, потому что эпохи зла — аномальные, после них, как после эпидемии чумы, возвращается гуманистическое время, — и в этом залог выживания человечества как вида. Потому что Зло — зомби с мертвыми глазами, его энергия страшно деструктивна, но не долговечна.
— "Луша" вышла в 2022 году. Наверное, есть отклики? Какова реакция читателей из разных стран?
— Отклики меня потрясли и потрясают до сих пор. Хочу особо поблагодарить первого издателя романа "Луша" — киевское издательство "Друкарський двір Олега Федорова". Когда книга уже была в типографии, печатание откладывалось по причинам воздушных тревог и отсутствия электричества из-за российских бомбардировок энергетики Украины. Но "Луша", прекрасно изданная, все равно увидела свет. И теперь мне пишут читатели от Тасмании до Норвегии, от Израиля до Аризоны, мне присылали фотографии книги из Украины с подписью: "Карина, читаю в бомбоубежище", — у меня разрывалось сердце… Когда работала над рукописью, даже представить не могла этого. Роман был полностью раскуплен в 2023 году на международном фестивале в Киеве "Книжный Арсенал". Навсегда запомнила кадры: война, постоянная опасность прилетов, а люди стоят в очереди за книгами. Значит, надо работать.
— Будет продолжение "Луши"? О чем бы еще хотелось сказать в интервью?
— Сейчас, когда продолжается война, трудно писать книги. Но когда не пишу, мне еще тяжелее. В марте во время поездки в город Тур на юге Франции появилась идея, и задышала жизнью новая книга. Я восстановила в фейсбуке свою группу "Странная история Луши" и еженедельно публикую фрагменты нового романа под рабочим названием "Луша Мунк в ожидании кораблей", уже есть десять глав. Новый роман — о Луше, которая уезжает из СССР, о том, как складывается ее жизнь в Англии, как, пережившая потери, она попадает уже не столько в кэрролловское, сколько в дантово измерение.
Морок закончится, держим паруса сухими и приближаем победу Украины, на стороне которой и международное право, и моральный закон!
